В память о Тамаре Георгиевне помещаем историю, записанную с ее слов О.В. Мамоновой
С Тамарой Георгиевной я познакомилась у нас на приходе в начале 2000-х годов. Казалось, она умела всё: прекрасно готовить в трапезной, доить корову и выращивать богатый урожай на огороде. Меня сразу поразило в ней то, что она всё готова была пожертвовать храму: своё время, силы, вещи. Тамара Георгиевна пришла в храм в середине 90-х годов 20 века, когда еще шло строительство деревянного храма. Она организовала временную кухню на территории полигона и кормила причт и строителей. И свою посуду принесла она из дома для этой кухни. Как-то мы разговорились с ней об этом времени, и по ходу рассказа она мне поведала свою личную историю.
«Война застала меня восьмилетней девочкой в Киеве. Папа ушёл на войну, а мама со мной и двумя младшими сестрами поехала в Сибирь. На станции «Россошь» поезд попал под бомбежку немецкой авиации. Мама успела нас спрятать в кустах, а сама побежала снимать с поезда других деток. Её ранило в живот и ногу, кто-то перевязал маму, и нас пересадили в другой поезд. Несколько месяцев мы добирались до Минусинска. После длинной дороги я сразу заболела крупозным воспалением лёгких, меня спасли две ампулы пенициллина, которые мама принесла из больницы. Она устроилась туда работать, а сама там заразилась брюшным тифом. Наша съемная квартира была недалеко от больницы, и я, как самая старшая, решила забраться на выступ окна, чтоб заглянуть через стекло в мамину палату. Только я оперлась двумя руками о сетку, вставленную в оконную раму, сразу же провалилась внутрь, и тут услышала крик медсестры: «Заразишься ведь!» Я действительно заразилась, а маму похоронили раньше, чем я выздоровела. Помню, что могила её была рядом с разрушенной церковью. Остались мы сиротами. Некому было позаботиться о нас, мамину семью когда-то раскулачили, дом взяли под сельсовет, брата отправили в ссылку. Меня, как школьницу, определили в один детдом, а сестренок Галю и Надю - в другой. Сначала эти заведения были в одном городе, потом дошкольное отделение куда-то переехало, и я потеряла связь с сестрами. Помню, что детский дом располагался в зданиях бывшего монастыря, и к советским праздникам мы делали стенгазеты и украшали их цветным –синим, зелёным, красным - битым стеклом, которое находили на территории, может быть это были осколки лампад. Одна нянечка в детдоме была верующая, она рассказала мне о Боге и научила нескольким молитвам, которые я читала, когда мне было страшно. Помню, болел сильно живот, и было подозрение на аппендицит, во время обследования я читала молитвы про себя. Оказалось, что это малярия, и к моей великой радости - операции не будет.
Про папу ничего не знала. В 1947 году написала письмо тёте Ниле в Воронеж, пожаловалась, что через год мне надо уходить из детского дома, а что делать дальше не знаю. И в это же время к тёте пришло письмо от отца. Он был жив! Папа в 1942 году попал в плен с ранением ноги и живота. Ему пришлось скрывать это, иначе его могли бы просто расстрелять. Помогла одна женщина-врач, делала ему уколы. Папа побывал на работах в Моравии, Бессарабии, Германии и Норвегии. Из последнего лагеря он дважды пытался бежать, но его находили и сильно наказывали. В 1946 году папа вернулся в Ленинград, и тут его, как человека прошедшего фашистский плен, сразу отправили в советский лагерь в Норильск, где он работал на каком-то заводе как заключенный. Работа была тяжёлой, добираться от барака до завода в метель нужно было, держась за толстую верёвку, иначе просто не найдёшь дороги и замерзнешь. В Норвегии он был пленным русским, а на родине получил клеймо «врага народа».
В 1947 году папа написал в мой детский дом, с просьбой отпустить к себе дочь. Его тогда послали работать в Северо-Енисейский на вольное поселение. В 1948 году, когда мне исполнилось 15 лет, разрешили уехать к отцу. Я была счастлива, еду к папе, одно меня огорчало: сестёр я так и не нашла. Часто я о них думала, и было чувство вины, что потеряла их. Директор детского дома послал со мной сопровождающего воспитателя, вместе с ним мы плыли на пароходе из Минусинска до Красноярска. Помню, я подбежала к палубе и что-то хотела бросить в воду, а сопровождающий громко позвал меня по фамилии: «Коршак!». В детском доме нас всегда почти звали не по имени, а по фамилии. И вдруг ко мне подходит незнакомая женщина и спрашивает: «Твоя фамилия Коршак? А у тебя есть сестрёнки Галя и Надя? Я их воспитательница, наш детский дом находится в селе Ермолаево».
Я жила с папой несколько лет в Северо-Енисейском, а с сестрами мы воссоединились только в 1953году, когда закончился срок папиной ссылки. После 50 лет я пришла работать в церковь на Бутовский полигон и прочла житие святого воеводы Евстафия Плакиды. В нем рассказано, как в сложных обстоятельствах воевода потерял жену и двоих сыновей, а через много лет чудесным образом вновь встретил своих родных, которых считал уже умершими. Теперь я понимаю, что и наши письма с папой, написанные одновременно в Воронеж, могли бы затеряться, и воспитательница из ермолаевского детдома могла бы не расслышать мою фамилию на пароходе. Если бы не Промысел Божий, который собрал разъединенное в одно целое, а реабилитировала я папу и нас, троих сестер, совсем недавно – в 2012 году. Папа при жизни не хотел этого, боялся, что нам это может повредить. Он умер в 1975 году от последствий того самого ранения в ногу, которое скрывал в плену.»
Письмо отцу.
Папа, я сестренок потеряла.
Папа, наша мама умерла.
Ты прости, что я ее родную
От болезни не уберегла.
В Россоши наш поезд
Был обстрелян,
Маму сильно ранило тогда,
А она еще, бедняжка, успевала
Снять детей с горящего состава.
А потом мы долго
Ехали в Сибирь,
После поезда нас повезла машина,
Меня - в кузов,
Маму с сестрами в - кабину,
Дали валенки и старую овчину,
Только простудилась сильно я.
Мама позже тоже заболела,
От брюшного тифа умерла.
Меня с сестрами в детдом забрали,
Только в разные попали детдома.
И не знаю я, где нынче сестры,
И в какую мне стучаться дверь.
Верю твердо, был бы ты со мною,
Мы бы отыскали их теперь. 
